Поэзия народного костюма
Добавлено: 02 сен 2010, 18:32
ОТ ЗИМНИХ СВЯТОК ДО ФИЛИППОВА ЗАГОВЕНИЯ ( Александр Быков, художник Эльвира Попова)
http://www.booksite.ru/fulltext/bykov/otz/imy/index.htm
Поэзия народного костюма привлекла внимание общества в первой половине девятнадцатого столетия. Императоры Александр Первый и наследовавший ему Николай Павлович в отличие от своего предка Петра Великого в путешествиях по России благосклонно принимали депутации в традиционных костюмах, живую иллюстрацию российского триединства — «самодержавия, православия, народности». Описание народной одежды различных губерний необъятной Российской империи оставили профессора столичных университетов, историки, журналисты, иностранные наблюдатели и даже представители служивой администрации и духовенства на местах. Последние чаще действовали по циркуляру, который предписывал собирать сведения, относящиеся к быту местного населения, по специальной программе и отсылать в столицу. Тем не менее, многие из этих анкет впоследствии стали «золотым фондом» этнографической науки. Художник Венецианов запечатлел крестьянские одежды на своих великих полотнах, а поэт Николай Цыганов написал стихотворение «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», ставшее популярнейшим романсом.
Закончился XIX век. Традиционный костюм доживал свое в «медвежьих угла» империи. Новые властители дум, большую часть активной жизни, проведшие в тюрьмах и за границей, смотрели на крестьянина и его жизненный уклад как на что-то отсталое — «полудикость и самую настоящую дикость». Культура старой Руси вызывала у них, интернационалистов, полное неприятие. Разрушив триединство русского общества, они растоптали в числе прочего и народный стиль.
Прошло еще полвека, и вдруг эстетика русского уклада снова интригует общество. Книги писателей - деревенщиков 60—70 гг. признаны классикой современной литературы. История крестьянства постепенно из массовой становится этнической. В последние годы снова на слуху «русская идея».
* * * * *
Страсть как холодно на Севере в январские дни. Местные жители говорят «студено». От мороза, кажется, замирает все живое: зверь в лесу не бегает, птица не летает. Даже дым из труб кверху столбом стремится, словно льдом скованный. Только крестьянке мороз не в тягость. Надела на ноги валенки, что из овечьей шерсти катают, достала из сундука нарядный шерстяной сарафан в полоску — «дольник», овчинный тулуп перепоясала цветным кушаком. На голове у нее шапочка с золоченым орнаментом — «сборник», а поверх шаль с кистями — и для тепла, и для красоты. Меховые рукавицы согревают крестьянке ладони. Разрумянились открытые ветру щеки, покраснел нос, но разве это помеха делу!
В январские морозы на Руси самое веселье — «святки». И стар, и млад в деревне празднуют рождество Христово. По деревням бродят ряженые, распевают рождественские колядки. Всякий честной селянин им подарки несет. Дающему — счастье, колядовщику — вкусный гостинец. В святки молодежь в избах устраивает гулянья — посиделки. Девушки гадают по руке, на картах и зеркале. Ходят слушать на перекресток дорог — «крестец», не едет ли «женихов поезд».
Крестьянка вышла за околицу. Глядит, не идут ли в деревню колядовщики. Замужество лишило ее удовольствия вечеровать на посиделках. В колядки же можно ходить всем желающим: и девкам, и бабам. На морозе далеко слышны распевы гуляночные. Идет коляда бесшабашная. В такие дни и самый лютый холод не страшен, потому что праздник. В горнице чистота: пол намыт с песком добела, стены надраены до блеска, верхняя полка — «воронец» заставлена самолучшей посудой: медной ендовой и деревянной старинной братиной — «утицей». По стенам и окнам развешаны полотенца с дедовскими узорами, всадниками и птицами. Сама хозяйка будто из сказки. На голове у нее корона златом шитая с жемчугами, цены немалой, в ушах серьги-одинцы серебряной работы, на шее камни самоцветы в златотканом обрамлении. Парчовый сарафан с позументом пол подпирает. На плечах кофта распашная — душегрея, тоже из парчи златотканой. На руках перстни и браслеты, в косе лента атласная. По какой причине наряд самолучший? Сватов ждет хозяйка в дом, вот и нарядилась. На дворе февраль — самое время свадьбу играть. Невеста собой хороша: дородна, румяна, и приданое имеется. Жених, говорят, тоже парень не из последних, обещал сватов на трех упряжках заспать, к такому случаю и наряд самолучший девушке подавай.
Отойдут смотрины, отгремит свадьба, парчовый сарафан с короной надолго уберут в сундук, до следующего большого праздника. Лежат по клетям златотканые одеяния не одну сотню лет, переходя от бабки к внучке как одеяние венчальное. Не тускнеют златотканые нити на сарафане, не темнеет жемчуг в короне, продолжается крестьянский род. Вьется нитка льняная из кудели на веретенце. Сидит девица у окна, прядет пряжу. Солнце уже на весну повернуло, март на дворе, но снег еще и не таял. Великий пост. Ни игр, ни гуляний не полагается. Работы у девушки хоть отбавляй, с утра до ночи пряжу плетет, торопится. Скоро потекут ручьи, обнажится земля, а с ней и заботы новые настанут, некогда будет прясть. Без пряжи девке никак нельзя. В ней, в нитке льняной, вся сила. Из готовой нити будет ткать она будущей осенью наряды, не один, не два — несколько коробов: и одежды, и постельного, и полотенец, на все случаи жизни замужней. Плетет она и мечтает о том, кто просватает. Знает девица, женихова родня сначала на саму поглядит, потом — на приданое, какова хозяйка? Неумеху разве что последний бедняк возьмет, а кому ж охота за бедного замуж?
Сидит девица в горнице не в старом сарафанишке, принарядилась, вдруг, кто в дом заглянет, да что неладное увидит. Потом пойдут разговоры, известно, что по одежке встречают. Оделась девушка справно, но просто. Волосы заплела в косу, сарафан прикрыла большим запоном-передником, кончики платка, чтобы с плеч не спадали, подоткнула под грудь. Этот запон у девицы не просто одежда защитная. На нем целая сказка вышита: ромбы с цветами, кони-лоси, птицы с хвостами волшебными — павы. Птица пава для девушки первый знак, пока паву не вышьешь — замуж не выйдешь. Кто их придумал, эти приметы, девке неведомо, знать, из старины они древней. Почитает их девушка, словно мать и отца.
Тянется нитка льняная из кудели на веретенце, чтобы лечь в основу плата, в который младенца пеленают, или стать саваном человеку престарелому. Воистину нитка эта нитью жизни зовется.
http://www.booksite.ru/fulltext/bykov/otz/imy/index.htm
Поэзия народного костюма привлекла внимание общества в первой половине девятнадцатого столетия. Императоры Александр Первый и наследовавший ему Николай Павлович в отличие от своего предка Петра Великого в путешествиях по России благосклонно принимали депутации в традиционных костюмах, живую иллюстрацию российского триединства — «самодержавия, православия, народности». Описание народной одежды различных губерний необъятной Российской империи оставили профессора столичных университетов, историки, журналисты, иностранные наблюдатели и даже представители служивой администрации и духовенства на местах. Последние чаще действовали по циркуляру, который предписывал собирать сведения, относящиеся к быту местного населения, по специальной программе и отсылать в столицу. Тем не менее, многие из этих анкет впоследствии стали «золотым фондом» этнографической науки. Художник Венецианов запечатлел крестьянские одежды на своих великих полотнах, а поэт Николай Цыганов написал стихотворение «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», ставшее популярнейшим романсом.
Закончился XIX век. Традиционный костюм доживал свое в «медвежьих угла» империи. Новые властители дум, большую часть активной жизни, проведшие в тюрьмах и за границей, смотрели на крестьянина и его жизненный уклад как на что-то отсталое — «полудикость и самую настоящую дикость». Культура старой Руси вызывала у них, интернационалистов, полное неприятие. Разрушив триединство русского общества, они растоптали в числе прочего и народный стиль.
Прошло еще полвека, и вдруг эстетика русского уклада снова интригует общество. Книги писателей - деревенщиков 60—70 гг. признаны классикой современной литературы. История крестьянства постепенно из массовой становится этнической. В последние годы снова на слуху «русская идея».
* * * * *
Страсть как холодно на Севере в январские дни. Местные жители говорят «студено». От мороза, кажется, замирает все живое: зверь в лесу не бегает, птица не летает. Даже дым из труб кверху столбом стремится, словно льдом скованный. Только крестьянке мороз не в тягость. Надела на ноги валенки, что из овечьей шерсти катают, достала из сундука нарядный шерстяной сарафан в полоску — «дольник», овчинный тулуп перепоясала цветным кушаком. На голове у нее шапочка с золоченым орнаментом — «сборник», а поверх шаль с кистями — и для тепла, и для красоты. Меховые рукавицы согревают крестьянке ладони. Разрумянились открытые ветру щеки, покраснел нос, но разве это помеха делу!
В январские морозы на Руси самое веселье — «святки». И стар, и млад в деревне празднуют рождество Христово. По деревням бродят ряженые, распевают рождественские колядки. Всякий честной селянин им подарки несет. Дающему — счастье, колядовщику — вкусный гостинец. В святки молодежь в избах устраивает гулянья — посиделки. Девушки гадают по руке, на картах и зеркале. Ходят слушать на перекресток дорог — «крестец», не едет ли «женихов поезд».
Крестьянка вышла за околицу. Глядит, не идут ли в деревню колядовщики. Замужество лишило ее удовольствия вечеровать на посиделках. В колядки же можно ходить всем желающим: и девкам, и бабам. На морозе далеко слышны распевы гуляночные. Идет коляда бесшабашная. В такие дни и самый лютый холод не страшен, потому что праздник. В горнице чистота: пол намыт с песком добела, стены надраены до блеска, верхняя полка — «воронец» заставлена самолучшей посудой: медной ендовой и деревянной старинной братиной — «утицей». По стенам и окнам развешаны полотенца с дедовскими узорами, всадниками и птицами. Сама хозяйка будто из сказки. На голове у нее корона златом шитая с жемчугами, цены немалой, в ушах серьги-одинцы серебряной работы, на шее камни самоцветы в златотканом обрамлении. Парчовый сарафан с позументом пол подпирает. На плечах кофта распашная — душегрея, тоже из парчи златотканой. На руках перстни и браслеты, в косе лента атласная. По какой причине наряд самолучший? Сватов ждет хозяйка в дом, вот и нарядилась. На дворе февраль — самое время свадьбу играть. Невеста собой хороша: дородна, румяна, и приданое имеется. Жених, говорят, тоже парень не из последних, обещал сватов на трех упряжках заспать, к такому случаю и наряд самолучший девушке подавай.
Отойдут смотрины, отгремит свадьба, парчовый сарафан с короной надолго уберут в сундук, до следующего большого праздника. Лежат по клетям златотканые одеяния не одну сотню лет, переходя от бабки к внучке как одеяние венчальное. Не тускнеют златотканые нити на сарафане, не темнеет жемчуг в короне, продолжается крестьянский род. Вьется нитка льняная из кудели на веретенце. Сидит девица у окна, прядет пряжу. Солнце уже на весну повернуло, март на дворе, но снег еще и не таял. Великий пост. Ни игр, ни гуляний не полагается. Работы у девушки хоть отбавляй, с утра до ночи пряжу плетет, торопится. Скоро потекут ручьи, обнажится земля, а с ней и заботы новые настанут, некогда будет прясть. Без пряжи девке никак нельзя. В ней, в нитке льняной, вся сила. Из готовой нити будет ткать она будущей осенью наряды, не один, не два — несколько коробов: и одежды, и постельного, и полотенец, на все случаи жизни замужней. Плетет она и мечтает о том, кто просватает. Знает девица, женихова родня сначала на саму поглядит, потом — на приданое, какова хозяйка? Неумеху разве что последний бедняк возьмет, а кому ж охота за бедного замуж?
Сидит девица в горнице не в старом сарафанишке, принарядилась, вдруг, кто в дом заглянет, да что неладное увидит. Потом пойдут разговоры, известно, что по одежке встречают. Оделась девушка справно, но просто. Волосы заплела в косу, сарафан прикрыла большим запоном-передником, кончики платка, чтобы с плеч не спадали, подоткнула под грудь. Этот запон у девицы не просто одежда защитная. На нем целая сказка вышита: ромбы с цветами, кони-лоси, птицы с хвостами волшебными — павы. Птица пава для девушки первый знак, пока паву не вышьешь — замуж не выйдешь. Кто их придумал, эти приметы, девке неведомо, знать, из старины они древней. Почитает их девушка, словно мать и отца.
Тянется нитка льняная из кудели на веретенце, чтобы лечь в основу плата, в который младенца пеленают, или стать саваном человеку престарелому. Воистину нитка эта нитью жизни зовется.